Skip to content

ПРИШЕЛЕЦ. Александр Кабаков

Совершенно бессмысленно и, кроме того, смешно писать серьезный искусствоведческий разбор, не будучи специалистом. Если говорить честно – зная не столько живопись, сколько художников. Их мастерские, где только новичок может принять пыль, пустые пузырьки, сломанные манекены, скрипку без струн, рваные шляпы и прочее – за беспорядок. Все это понт, художнический обязательный прикид, или мотив. Так положено быть в мастерской московского, питерского, киевского художника. Впрочем, и зарубежного тоже.

Я их за это и люблю. И за бесхитростность – довольно часто сочетающуюся с изысканной образованностью.

За все это я люблю Сашу Токарева. Но, сверх того, еще и потому, что он, как и я, как и многие мои друзья, в Москве пришелец, один из бесконечной колонны южан, втягивающейся в наш Вавилон уже лет восемьдесят, если не больше. Они (мы) шли, неся мягкое «г» и иронию, быстро избавлялись (большинство) от первого и заражали аборигенов вторым, сами же заражались любовью к этому проклятому, ненаглядному городу, причем эта болезнь протекала в их незакаленных южных организмах особенно тяжело. Не буду тревожить великие тени, бродящие в районе Патриарших и Бронных – достаточно и ныне живущих.

А из окон Сашиной мастерской, куда поднимаешься, ввиду перманентно неработающего лифта, задыхаясь и проклиная все, открывается такой вид на Замоскворечье, на колокольни, на желтые особнячки, на богатые, еще не рухнувшие доходные дома, на редкие вставки сталинских комодов, на всю эту милую московскую рухлядь и дребедень – дух захватывает уже не от лестницы, а от счастья.

Он работает бешено, много, всегда ночью. Куда он спешит? Ему виднее. Несколько лет назад вернулся с того света – из-под колес чумного ночного такси, нашедшего его в родной Одессе. Он выкарабкался, выжил, научился всему по второму разу – и ходить, и рисовать. С тех пор стал спешить еще сильнее. Понять можно.

Почему самый главный его сюжет – «Человек-Оркестр»? Он сам дает вполне удовлетворительные, солидные объяснения, но я что-то не очень придаю им значение. Думаю, что есть главное объяснение: человек-оркестр – это символ работы «за десятерых». Он сам, Саша Токарев, и есть человек-оркестр, работающий в разных манерах, считающий холсты сотнями, живущий не по одной партии для человека с кистью, а по партитуре.

Мы не виделись много лет. Оказалось, что эти годы ходили одними дорогами, и даже в Париже разминулись несколько раз случайно. И вот встретились. Он совсем не изменился, чем вызывает зависть. Ночами пишет очередного «человека-оркестра», ставя на проигрыватель Моцарта. За окнами мастерской уже совершенно не тот город, в который мы когда-то приехали, мы все живем вторую жизнь… Если присмотреться к старым холстам Токарева, поймешь, что он предчувствовал ее давно – потому так легко в нее и вошел, и теперь просто пишет с натуры.

Надо бы присмотреться внимательнее – может, он пишет партитуру.

Автор: © Александр Кабаков, русский писатель и публицист

Опубликовано в журнале «Юность», апрель 1993 года